ЧЕСНОВ ЯН ВЕНИАМИНОВИЧ (1937 — 2014)
28 декабря 2014 г. ушел из жизни наш коллега, этнолог и антрополог в самом широком толковании этого термина — Ян Вениаминович Чеснов.
Воспоминания Н.Л. Жуковской
Для меня он к тому же был еще однокурсником и даже, если можно так выразиться, одногруппником. Мы вместе учились на кафедре этнографии истфака МГУ с 1956 по 1961 гг. Из 12 выпускников нашей группы в Институт этнографии, как он тогда назывался, были приняты кто на работу, а кто в аспирантуру 5 человек: Семен Козлов, Евгений Веселкин, Антонина Дементьева (в замужестве Лескинен), Ян Чеснов и я – Наталия Жуковская. Из этих пяти три последних оказались в одном Отделе Зарубежной Азии, Австралии и Океании (с 2005 г. это Центр азиатских и тихоокеанских исследований), которым тогда руководил Н.Н.Чебоксаров.
Со временем все пятеро защитили кандидатские диссертации, одни через аспирантуру, другие будучи сотрудниками. Все это делалось не быстро, в 60-70-ые годы с защитами не торопились, диссертациям полагалось немного полежать, а диссертантам – чуток потерпеть, пока окончательно не созреют. Поэтому Ян, окончивший аспирантуру в 1964 г., защитился только в 1967 г., а остальные еще позднее. Сейчас из нашей группы выпуска 1961 г. в ИЭА осталась я одна. А.Н.Лескинен живет с мужем в Финляндии, С.Я.Козлов вышел на пенсию (сам, добровольно, без «намеков» со стороны дирекции), Е.А.Веселкин трагически погиб в начале 90-х годов. И вот в декабре 2014 умер Ян Вениаминович (для меня просто Ян. Ну кто однокурсников зовет по имени-отчеству?).
С учетом аспирантуры он проработал в нашем ИЭА 39 лет – с 1961 по 2000 г. Это огромный срок. В нашем относительно небольшом научном коллективе каждый человек заметен, тем более такой неординарный как он. Редко про кого в нашем институте можно сказать, что такой-то работал не в одном, а в пяти отделах (секторах, группах) института, разумеется не одновременно, а поочередно. Этапы его работы в нашем институте были такие: 1961-1964 гг. – аспирантура, 1965-1980 – научный сотрудник Отдела Зарубежной Азии, Австралии и Океании, 1980 (июль-октябрь) – группа по изучению долгожительства (ныне сектор этноэкологии), 1980-1985 гг. – сектор по изучению зарубежной этнографии, 1985-1991 гг. – Отдел общих проблем, 1992-2000 гг. – Отдел Кавказа. 31 января 2000 г. Я.В.Чеснов уволился из ИЭА по собственному желанию и перешел на работу в Институт философии. Почему он ушел? На этот вопрос доподлинно мог бы ответить только он сам. Но думаю, что причина в его невостребованности в нашем институте. Наверное, поэтому он метался из одного отдела в другой, ему были нужны люди, слушающие и разделяющие его идеи, которые порой были весьма странными или, лучше сказать, нестандартными для нашей научной среды, их воспринимали весьма прохладно, и они вызывали некоторое отторжение, например, его трактовка антропоценоза как основы духовной свободы этноса, весьма отличная от той, что применялась нашими антропологами и этнологами.
А вот в Институте философии его идеи нашли понимание сразу. Он писал статьи и книги на очень разные, далекие друг от друга темы. Загляните в список его публикаций и вы удивитесь широте его интересов и географии тех мест, где он проводил свои исследования. Мне было интересно, каким помнят его наши общие с ним однокурсники и сотрудники нашего института. Увы! Однокурсников почти не удалось найти – все-таки прошло более 50 лет со времени окончания нами университета. А в институте появилось много молодежи, которые вообще о нем ничего не слышали. Но даже из тех, кто его помнит, немногие смогли мне сказать о нем что-то запомнившееся им. И тем не менее…
Ю. Туточкин (однокурсник, сотрудник Архива): «Мы вместе были на целине после 1 и 2 курса. Тогда Ян вступил в комсомол и женился первым браком (потом были еще два – Н.Ж.) на нашей однокурснице. После окончания университета мы мало общались. Но в конце 70-х подружились снова. Я ездил к нему в Дедовск, где он жил и своими руками с небольши количеством помощников, среди которых были строители из Таджикистана и просто друзья, строил дом. Говорил, что построить дом своими руками – это дело чести. Дом он построил и даже завел собственное хозяйство – кур, кроликов, а потом даже коз. В одну из последних встреч, когда Ян уже работал в Институте философии, он сказал, что кладет на ночь под подушку философские работы, полагал, что философские мысли тем самым будут лучше усваиваться».
С. Козлов (однокурсник, в недавнем прошлом научный сотрудник ИЭА РАН): «Ян был человеком замкнутым, друзей практически не имел. Но вот что я помню очень хорошо. Свадьбу с первой женой отмечали в студенческом общежитии. Это была модная тогда комсомольская свадьба, гуляло все общежитие, алкоголя было мало – откуда у студентов деньги? Но веселья, песен много. В середине свадьбы жених куда-то исчез и отсутствовал часа полтора. Когда он появился, я спросил, где он был. Он ответил, что уходил учить китайский язык (действительно, он учил его самостоятельно и , кажется, в силу своей невероятной трудоспособности весьма в нем преуспел – Н.Ж.).
В. Шинкарев (сотрудник Центра азиатских и тихоокеанских исследований): «Ян Вениаминович был очень гостеприимным. Несколько раз я ездил по делам к нему в Дедовск и каждый раз заставал у него гостей. Чаще всего это были гости из республик Кавказа. Одни приезжали к нему в связи с научными делами, другие оказать помощь в строительстве дома. Без угощения не оставался никто, и еще на прощание он дарил уходящим подарки. Мне он однажды подарил пластинку с произведениями Вивальди».
В.А. Тишков (директор Института этнологии и антропологии РАН), просматривая оглавление последней книги Я.В. Чеснова «Народная культура. Философско-антропологический подход» (М.: Канон+, 2014), прокомментировал увиденное так: «Да, Ян Вениаминович был большой романтик» (А кто сказал, что это плохо!? – Н.Ж.).
Отдел Кавказа, в котором Я.В. Чеснов работал последние 8 лет пребывания в ИЭА, коллективно вспомнил его экспедиции в Чечню, куда он ездил во время 1-ой и 2-ой чеченских войн, и умудрялся по обе стороны линии фронта собирать полевой этнографический материал. (Не слабо! Известно, что у него много друзей в Чечне, которые ему помогали. По словам его вдовы Т.И. Селиной, в доме Яна сохранилось много его полевых дневников, в том числе чеченских – Н.Ж.).
Н. Жуковская. А что особенно яркое вспоминается мне в связи с ним? А то, что на каждой конференции или конгрессе, в каких бы регионах и городах они не проводились, он всегда появлялся под руку с молодой и непременно хорошенькой женщиной, смотревшей на него с явным обожанием. Да, он умел обольщать женщин, — подтвердила его третья жена Татьяна Ивановна, — и если женщина ему нравилась, он становился особенно неотразим. Устоять перед ним было просто невозможно. Вот так-то! А мы все про науку да про науку. Не только ею жив человек.
Я специально не касаюсь в этом небольшом некрологе научной деятельности Яна Вениаминовича. Она настолько разнообразна, что требует большого самостоятельного исследования. Мне просто хотелось вспомнить его как человека, с которым вместе училась, вместе работала в одном институте. Он оставил после себя много интересных опубликованных работ, но также и рукописи двух монографий, завершить работу над которыми не успел. И еще у него остался огромный архив, который находится в сельском неотапливаемом доме с протекающей крышей. Этот архив – итог многолетних исследований и заготовок к будущим исследованиям. Вдова Я.В. Чеснова Татьяна Ивановна Селина просит помочь ей разобрать и сохранить этот архив. Откликнитесь те, кто может что-то сделать и чем-то помочь.
Заведующая Центром азиатских и тихоокеанских исследований ИЭА РАН Н.Л. Жуковская
Ян Чеснов: Автопортрет на фоне ландшафтов
Люди, ландшафты и книги детства – вот что формирует человека.
Я родился в Грозном. До высылки чеченцев я видел сказителя-илличи. Этих исполнителей народного героического эпоса уже давно не существует. Тот старик с музыкальным инструментом дечик-пандыром в руках меня поразил. Меня куда-то везли в кузове грузовика. И туда же посадили старика в папахе со струнным инструментом в руках. Он произвел на меня, ребенка лет пяти, огромное впечатление. Став антропологом и этнографом, ведущим полевую работу, и занявшись эпосом народов Кавказа, я узнал, о чем пели такие илличи. О страдании и его преодолении. Оказалось, что первые записи текстов песен илли сделал Лев Толстой. Он приводит их в «Хаджи-Мурате». В юности я часто бывал в Ясной Поляне и пытался понять свою малую родину, Чечню, через то, что вынес оттуда Толстой. Сейчас у чеченцев популярны духовные мусульманские песни назмы о страданиях людей. Любая народная культура пронизана темой страдания. По-своему она выражена в русском фольклоре, в кавказском, в любом. Человек везде мечтает о воле, которую он находит только в природе, в ландшафте.
Отец ушел воевать. В эвакуацию мама со мной и сестрой уезжала через Дербент. Там на окраине города мы жили какое-то время. Хождение по винограднику со спелыми плодами стало воспоминанием о райских кущах. Потом переплывали Каспийское море на палубе танкера. Море с белыми барашками волн – тоже ландшафт. В Красноводске взгляд коснулся маяка – там на своей последней работе служил смотрителем дедушка. Его предки давно жили в Баку. Занимались добычей и продажей рыбы и икры в Персию. Отец в молодости был юнгой на гидрографическом судне. Семья роднилась с терскими казаками, азербайджанцами, армянами, грузинами.
Из эвакуации, проведенной в Башкирии, мы возвращались по Белой, Каме и Волге на колесном пароходе «Худайбердин». Вокруг звучала русская, тюркская и финно-угорская речь. Может быть, от этого потом я занимался разными европейскими и кавказскими языками, китайским и вьетнамским. В школу я пошел в равнинном Дагестане. Учителем был горец, раненый на войне в ногу. Он приезжал на лошади, которую давал поводить, чтобы остыла, нам, мальчишкам. Свой конь появился только у моей внучки Варвары.
Там, в Дагестане в 6-летнем возрасте я прочел первую книгу: «Двенадцать подвигов Геракла» Льва Успенского. С тех пор книги по мифологии не исчезают из поля моего внимания. В 1970-годы вышла книга Никитина «Львы Ленинграда». Я тогда много занимался Китаем и собирал материал об изображениях драконов в этом мной любимом городе. Мне сказали, что ими же интересовался Лев Успенский, но он умер три года назад до этого разговора. Вторая, поразившая меня в 9 лет книга, — «Робинзон Крузо». В ту пору судьба забросила отца руководить совхозом в Пальну-Михайловку, имение Стаховичей около Ельца. Кстати, сейчас туда вернулся из Австрии внук депутата царской Госдумы и крестьянствует. Мне дали эту книгу. С нею по пути домой я сел сзади на обледенелые сани водовозки. Лошадь дернула и я слетел в прорубь в реке Сестре. Возчик вытащил меня и книгу. Тем прекраснее было читать о тропическом острове.
В Пальне, куда я попал с Кубани, потрясало все: вместо пароконных больших возов лошадь тащила небольшую телегу, зимой люди ходили в валенках, мальчишки водили добывать березовый и кленовый сок вместо сахара каких-то насекомых в камышовых стеблях, что мы делали на Кавказе. В Пальне впервые услышал частушки и наблюдал маланью, народное молодежное игрище.
Потом была Тула и юность. Тула – это всё: дружба и первая любовь, книги и Ясная Поляна, а также Ясногорск (Лаптево), Венёв, Ефремов, Куликово поле, Одоев, Белев, Поленово, Алексин с его борами и Окой, переплыть которую туда и обратно в 14 лет было страшновато.
Районы области я знал хорошо благодаря отцу, руководившему сельхозуправлением — он брал меня с собой в командировки в свою автомашину. А в 15 лет начались летние странствия с друзьями, достигавшие Рязани, Калуги и, конечно, Москвы. Это был, очевидно, самый удачный возраст, когда происходит естественное единение ландшафта и человека: переплывание рек с одеждой на голове, ночевки в шалашах, в стогах, у кого-то в избах и дорога, дорога. Но не только: кому-то надо наколоть дров, помочь запрячь лошадь, косу в руки взять. А это стало подоплекой этнографического профессионализма.
К поступлению в МГУ на истфак в 1956 г. я был увлечен историей южнорусских областей и мечтал по новгородскому примеру А. В. Арциховского искать там берестяные грамоты. Берез-то и там в изобилии. На собеседовании (золотые медалисты экзамены не сдавали) великий ученый, посмотрев мою биографию, попросил рассказать о Чечне. Возвращение чеченцев еще не состоялось. Я тогда о них мало чего знал и испытал перед Артемием Владимировичем глубокий стыд. Но был принят. А за его вопрос ему благодарен.
Мне повезло тем, что в начале 1970-х годов я познакомился со Львом Николаевичем Гумилевым. Это он способствовал моим размышлениям о народной культуре в терминах теории ландшафтов. Он был увлечен степными ландшафтами. Я решил, что судьбой мне велено изучать горный и лесной. Между тем в университете и в первые годы научной работы я много занимался Китаем, Индией и странами Индокитая. Как беспартийному туда мне научных командировок не давали. Но всё-таки в Китае в 1990 г. я поработал консультантом одного кинофильма и съездил в маньчжурские уезды. Мысли, которые там рождались, подтверждали правоту Льва Николаевича Гумилева о связи пассионарности с ландшафтом. Народно-художественное сознание часто окрашено в пассионарно-страдальческие тона. Возьмем для примера русский концепт волюшки-воли: ее ландшафтная сцена «темный лес», « степь кругом…», «Волга-матушка». Эстетическое восприятие ландшафта, становящегося тем самым гуманитарным, оказывается разрешением социальных и психических напряженностей, неисчерпаемым источником творческих сил народа и загадочной устойчивости его художественной культуры. Эту истину по-своему нащупывал Д. С. Лихачев, когда писал, что в «Слове о полку Игореве» природа сама становится действующим лицом.
Ян Вениаминович Чеснов
Полная библиография Я.В. Чеснова находится по ссылке